Воспоминания о детстве.

      Только подойдя к старости, я понял, для чего люди пишут мемуары и составляют свое генеалогическое древо. И то, и другое делается, чтобы оставить о себе память, чтобы передать часть своих знаний, мыслей, чувств детям, внукам, которым в момент написания мемуаров, это может быть и не интересно. Но станет очень даже интересно через много лет.
      Именно воспоминания, а не дневник. Дневник пишут для себя. Чтобы через много лет оживить цепь событий и вспомнить чувства и мысли, которые эти события вызывали. В дневник попадают все события, а в мемуары, только главные, запомнившиеся на много лет.
      Когда был жив мой дедушка Марк, меня совершенно не интересовала история нашей семьи. Как бы дорого я сейчас дал за возможность поговорить с дедушкой, хотя бы полчаса. Узнать у него о нашей семье. К своему стыду, я должен признать, что, даже, настоящее имя дедушки Марка я точно не знаю. По паспорту он был Марк. Бабушка звала его - Юна. Было ли это уменьшительное от его настоящего имени или просто ласковое прозвище, я не знаю. Спросить об этом уже не у кого, а дедушка воспоминаний не оставил. И только недавно я случайно познакомился с человеком, которого зовут Юно. И он объяснил мне, что его имя – это искаженное имя Йона (голубь на иврите). Видимо, настоящее дедушкино имя было Йона.
      Моя бабушка Бикенеш знала, наверное, всех крымских караимов. Стоило кому-то назвать караимскую фамилию, как она тут же говорила, а не брат ли это такому-то (повторялась названная фамилия), который работал приказчиком в Одессе в галантерейном магазине, или он родственник тем самым (опять повторялась названная фамилия), которые жили в Феодосии, у них была своя суконная лавка. Тогда, в моем детстве меня это не интересовало. Но как бы дорого я заплатил бы сейчас за несколько минут общения с бабушкой.
      В этих воспоминаниях я попытаюсь оживить этих самых близких мне людей, большинства из которых давно нет на этом свете.

,

Это я

      C чего начинаются воспоминания? Обычно за начало берут какое-либо событие. Я за такое событие возьму первое, что сохранил мой мозг.
      Мои первые воспоминания относятся к тому времени, когда мне было 9-10 месяцев, и я еще не умел говорить. Я сильно ударился, и мне было очень больно. Как, именно, ударился, я не помню. Помню, что я сижу в поликлинике с папой и мамой на деревянном диване, и мы ждем приема врача. Мама успокаивает меня, а я думаю: «Как бы объяснить ей, что я просто хочу, чтобы все стало как раньше, до боли». Конечно, я думал не совсем так. Без слов. Но смысл был именно такой.
      Следующее мое воспоминание более позднее. Мне чуть больше года, и я уже умею ходить, но хожу пока еще плохо. Я стою в коридоре нашей арбатской квартиры, а мою прабабушку (мать бабушки Дины) ведут из туалета в кровать. К сожалению, я не знаю имя прабабушки. Она увидела меня, остановилась и позвала меня «Витенька». Но дедушка сказал: «пойдем, пойдем» и быстро увел ее. До сих пор помню, где стояла кровать, на которой она все время лежала.
      У меня был высокий детский стул, на который меня сажали взрослые, после чего я мог есть с большого стола вместе со всеми. В один прекрасный день этот стул исчез, и, вместо него появились обычные детские стул и стол. Я очень расстроился и долго требовал, чтобы мне вернули мой любимый стул. Наконец, через несколько дней, мама сказала мне, что стул отдали, и больше его не будет. Только после этого я успокоился.
      На втором году жизни дети придумывают свои слова. У меня тоже были свои слова, одно из них было «кипу?» - так я называл петуха. Родители не могли понять, откуда взялось это слово, и смеялись, что у них растет очень религиозный ребенок. А слово «кипу» было просто гибридом слова петух и крика петуха «кукареку».

      Начиная с 3-х, 4-х лет я помню практически все. Почти все время до школы я жил в Малаховке у бабушки. Но иногда меня привозили в Москву на какое-то время. Тогда и бабушка Бикенеш тоже жила с нами на Арбате.

Я, мама и дедушка Марк в Малаховке

      Наша квартира в Малаховке располагалась на втором этаже 2-х этажного дома, находившегося по адресу: ул. Карла Либкнехта, дом 41. Всего в доме жили семей 10-12. Кроме того, во дворе находился еще маленький домик, где жили еще 3 семьи. Квартира состояла из 2-х комнат и балкона. Одна из этих комнат была маленькая проходная. Была еще и кухня, но она была общей с соседями. Готовили на керосинках. Водопровода, канализации и центрального отопления не было. За водой приходилось ходить на колодец. Туалет стоял во дворе и был общим, на весь дом. Рядом с туалетом росла старая береза, на которой осенью появлялось много опят. Печку топили углем, запас которого был в сарае. Помню, как я ходил за керосином, в керосиновую лавку, которая находилась от нас в 2-х километрах. Сначала я ходил с бабушкой, а в 8-10 лет уже один. Трудно было тащить тяжеленые канистры с керосином от привала до следующего привала. Во время привала, намечалось место следующего.
      Единственной моей одеждой летом были трусы. Целый день я бегал босиком. Иногда я с другими детьми играл в войну, мы бросали друг в друга лепешки из черной вязкой грязи, стараясь попасть в голову. Естественно, каждый вечер меня нужно было мыть. Для этого топили шишками самовар и мыли меня в тазу. В полтора - два года мне нравилось собирать шишки для самовара, и я часто просил бабушку или маму: «Пойдем собирать сиськи». Что, естественно, вызывало восторг у взрослых.

      Соседи, их фамилия была Кипкало (имен я не помню), имели большую немецкую овчарку по имени Сильва. Сильву привезли, как трофей из Германии. (Глава семьи был полковником.) Она жила у них дома, но временами ее сажали на цепь во дворе. Будка, к которой пристегивали цепь, стояла около сараев. Все ходили мимо будки, и Сильва облаивала, проходивших мимо людей, но цепь была такой длины, что достать до них она не могла. Я очень боялся Сильвы и всегда проходил мимо с опаской. В один прекрасный день, когда я проходил мимо, Сильва сорвалась с цепи. Она была хорошо воспитана и не могла причинить вред ребенку. Просто она подбежала ко мне и поставила лапы мне на плечи. Я очень испугался. С тех пор я стал заикаться. В детстве я заикался довольно сильно. Позже заикание почти прошло, но и теперь, когда волнуюсь, я слегка заикаюсь.
      Как-то Кипкало попросили у бабушки кулинарную книгу Елены Молоховец «Подарок молодым хозяйкам». Книгу долго не отдавали и как-то, зайдя к ним, бабушка увидела, что Сильва грызет эту книгу. Бабушка забрала книгу, но с тех пор книга носит на себе следы зубов той самой Сильвы, по милости которой я заикаюсь.

      Из трех семей, живших с нами в Малаховке на втором этаже, дружеские отношения были только с Ладыгиными. Они жили в другом 2-х квартирном блоке. Их семья состояла из бабушки, матери и сына – Славы. Слава был старше меня лет на 10. Он увлекался радиотехникой. Всегда что-то паял. Мне было очень интересно смотреть, как он это делает.
      Соседями Лодыгиных была Маруся, с которой у них была общая кухня. Не помню, был ли у нее муж, но хорошо помню ее дочку Миру. Мира была ровесницей Славы. Мама много раз предупреждала меня, что Марусе ничего не надо рассказывать. Видимо она писала доносы, тогда это было обыденным делом. Помню, как-то раз, Маруся начала меня расспрашивать, о чем говорят у нас дома. На что я ответил, что, «между прочим, любопытной Варваре дверью нос оторвали». Мне тогда было 5 лет. Больше она меня ни о чем не расспрашивала.

      Почти в каждой квартире того времени непрерывно работала радиотрансляция, которая для большинства населения была основным источником информации. Была радиотрансляция и в нашей малаховской квартире. На самом деле это был не столько источник информации, сколько средство пропаганды. И к 4-5 годам я уже был полностью советским человеком, представляющим будущее только коммунистическим.
      Но, о коммунизме у меня были свои, не совсем обычные представления. Я считал, что все стихи, которые возможно написать, при коммунизме уже будут написаны. Все машины, которые можно изобрести, будут изобретены. Всю музыку, которую можно сочинить, уже сочинят. Все научные открытия будут сделаны. Т.е. коммунизм представлялся мне, как мертвое закостенелое общество, что, в общем-то, не так уж и далеко от истины. Но тогда я этого не понимал и считал, что жить в таком обществе будет прекрасно. Только к 7 годам я узнал, что такое коммунизм на самом деле и даже немного разочаровался.

      Помню, как появились первые телевизоры. Это были КВН-ы с крошечными экранами. Что бы хоть что-то можно было рассмотреть, перед ними ставили линзу, в которую заливалась дистиллированная вода. Мне тогда было года четыре. У нас телевизора еще не было, и ходили смотреть телевизор к соседям – Ладыгиным. Позднее, в восьмидесятые годы, так ходили смотреть видео. Передачи шли только по одному каналу часа 2 в сутки.
      Примерно в это же время появились первые реактивные самолеты, после которых в небе оставался след. Это было в диковинку.
      Но самое сильное впечатление произвел запуск первого искусственного спутника. Тогда я учился во втором классе. Хорошо помню этот день, и как учительница прервала урок и объявила о запуске спутника. Полет Гагарина произвел на меня меньшее впечатление.
      Каждый четверг в Малаховке отключали электричество. Говорили, что в этот день все электричество нужно для оборонных предприятий. Как я думаю сейчас, видимо в этот день в соседнем Жуковском, где находился ЦАГИ, включали аэродинамические трубы.

Я и Миша перед моей школой в Серебряном переулке

      Моим лучшим другом был Миша Сафаров. Миша жил напротив нас, через улицу и был на 2 года старше меня. Мишин отчим, его фамилия была Каплун, был большим начальником, по-моему, зам. министра. Миша прекрасно пел, и песни его репертуара стали моими любимыми. Сначала это были советские патриотические песни: «Варяг», «Щорс», «Матрос Железняк-партизан». Постепенно репертуар изменился на «Мурку», «В нашу гавань заходили корабли» и «В британском порту».
      С Мишей мы часто играли в «ножички». На земле рисовался круг, который делился на две равные части. Одна часть была моя, другая Мишина. Надо было, стоя в своей части круга, бросать ножик в часть противника и отрезать от нее кусок, проведя прямую линию, направление которой определялось лезвием воткнутого ножа. Если нож не втыкался, ход переходил к противнику. Игра продолжалась до тех пор, пока противник мог стоять на своей территории хотя бы на одной ноге. В то время эта игра была очень популярна и в нее играли практически все мальчишки.
      Зимой Миша возвращался в Москву. Но и в Москве мы жили рядом с ним, на Арбате. Его подъезд располагался рядом с кондитерским отделом магазина «Диета». Когда лет 10 назад, я попытался зайти в его подъезд вход мне перекрыл охранник, заявивший, что ни Сафаровы, на Каплуны здесь не живут.
      Миша был довольно полный и, кода мы с ним дрались, я кричал ему: «жиртрест, мясокомбинат, промсосиска». В ответ Миша называл меня Кощеем Бессмертным. Самое смешное то, что, когда мы с Мишей встретились несколько лет назад, после 45-летней разлуки, он не был полным, во всяком случае, гораздо худее меня.
      Кроме того, я дружил с Валей Казанцевой, девочкой на год старше меня, жившей в маленьком домике в нашем дворе. Если Мишу я помню с трех-четырех лет, то Валю помню гораздо раньше. Помню, как нас с Валей высаживали рядом на горшок. Мне тогда было около года, а Вале, соответственно, около двух. Валя была из очень бедной семьи. Кажется, ее мать тетя Паша была уборщицей, отца звали Федя. Он был шофером и редко бывал дома. Помню, что меня поразила Валина фраза о том, что мы живем богато. До тех пор я верил, что в нашей стране нет бедных и богатых.
      Вечерами летом на улице собиралась компания 10-12 детей, мальчики и девочки примерно одного возраста. Играли в круговую лапту, штандер, салочки или какую-либо другую игру. И когда в 7 часов или, даже, в 9 часов вечера (после поступления в школу) меня звали спать, а остальные дети еще продолжали играть, конечно, я не хотел уходить. Загнать домой меня было совсем не просто.
      В Малаховке я гулял, где хотел, нередко отходя от дома на 1,5-2 километра. Чаще всего я ходил на большую поляну. Идти до нее было метров 500. Посреди поляны росло несколько больших сосен. Обычно я брал с собой мою любимую игрушку – лук, так как там можно было спокойно пострелять. Пройдя еще метров 300 можно было попасть в маленький сосновый лесок. Он был весь исхожен, и грибов в нем не было. За грибами ходили в дальний лес, до которого надо было идти километра 3-4. Дорога шла мимо болота, а потом мимо свалки. В лесу было небольшое озеро с «тарзанкой», так тогда называли большие качели, на которых можно было раскачаться над озером, а потом прыгнуть в воду. Впрочем, даже в дальнем лесу грибов было не много.

      У мамы была одна книга, которую я особенно любил рассматривать. В ней были интересные картинки, изображающих военные действия, разные виды оружия и многое другое чрезвычайно занимательное для мальчишки моих лет. Эта книга называлась – «Военное дело». Она была издана в середине тридцатых годов и, видимо, по ней в школе училась моя мама.
      Особенно запомнился мне один рисунок, где маленький человек в военной форме определял с помощью равных прямоугольных треугольников, мысленно построенных на внутренних накрест лежащих углах, ширину реки, не переходя ее. При этом у одного треугольника на берегу реки был только катет, а второй катет как раз и был шириной реки, а второй треугольник был полностью на берегу и человек шагами измерял длину его катетов. Мне было лет 6, когда мама объяснила мне что происходит на рисунке. Конечно, я еще не знал геометрию, но интуитивно сразу понял, что прямоугольные треугольники с равным одним катетом и углом будут иметь равными и второй катет. Меня поразила красота идеи. Оказывается можно с помощью математики измерить ширину реки, не переходя ее.

Вычисление размеров балки максимальной прочности

      Точно так же меня в девятом классе поразила своей красотой идея вычисления максимальной прочности балки, вписанной в круг заданного радиуса, а также других аналогичных задач. В этой задаче прочность балки представляется в виде функции от ширины балки. А затем у этой функции определяется максимум с помощью дифференцирования. До этого я считал определение максимума и минимума функции вещами чисто абстрактными, не связанными с реальной жизнью.
      В этой книжке была еще некоторая необычность - несколько слов были замазаны фиолетовыми чернилами так, что нельзя было прочитать написанное. Позже, учась в школе, я из любопытства обесцветил чернила уксусной эссенцией. Чернила скрывали звания и фамилии репрессированных командиров Красной армии: Тухачевского, Гамарника, Якира, Уборевича и Блюхера. Хорошо помню, что Троцкого там не было. В середине тридцатых упоминать Троцкого уже было нельзя.

      В раннем детстве, в возрасте 1,5-2 года меня на какое-то время отдали в ясли. Я был совсем маленьким, и ходил туда очень недолго, так что воспоминаний почти не осталось. Помню только вывод из пребывания в яслях, который я с радостью сообщил маме. Я понимаю речь взрослых. На что мама ответила, что все дети понимают речь взрослых. Дело было в том, что у нас дома мама, бабушка и дедушка часто говорили на крымскотатарском, и я их не понимал. В яслях все говорили по-русски.
      В 5 или 6 лет бабушка заболела. Что у нее было, я не помню, но ее положили в больницу, а меня отдали в детский сад. Бабушка проболела месяца два, и все это время я был в детском саду. Сначала это был обычный, государственный сад. В группе было 25-30 детей. Ходить во время прогулки надо было парами, держась за руки. Кормили невкусно, а я плохо ел даже дома. После обеда был тихий час. Нас укладывали в постель, в которой нужно было лежать до окончания тихого часа. Разговаривать было нельзя. До этого я рос в Малаховке, в полной свободе, так что воспринимал детский сад как концлагерь.
      В конце концов, меня отдали в частный подпольный детский садик. Группа состояла из 7-8 детей. Одна женщина была и воспитательницей, и нянечкой, и поваром, и директором садика, располагавшегося в ее квартире. Эта квартира находилась где-то недалеко от Гоголевского бульвара, в который мы ходили гулять. Кормили здесь более вкусно, да и свободы было немножко больше. Из посещения этого садика, мне особенно запомнилась одна фраза, которую воспитательница говорила нам каждый день, перед прогулкой: «А теперь дети давайте коллективно пописаем». Видимо, воспитательница была настоящим советским человеком!

      До 6-7 лет меня укладывали спать в 7 вечера, вставал же я очень рано, как проснусь, в 6, а иногда и раньше. Помню, как долго тянулось время, пока мои друзья еще спали.
      Часто я проводил время у нашей соседки снизу, Раисы Моисеевны. Ее муж уезжал на работу, а она оставалась дома. У нее росли красивые цветы, уходу за которыми она посвящала довольно много времени. Меня она очень любила, называла Витасиком. Иногда мы пили с ней чай, иногда просто беседовали. Мне нравилось проводить время у Раисы Моисеевны. К тому же, как и я, она вставала чуть свет. Позднее я узнал, что ее единственный сын, Витасик, погиб на войне. Видимо, я напоминал ей его.
      C раннего детства я хорошо считал. Помню, как во время выступления Сталина, которое зачитывал диктор по радио, я считал количество просто аплодисментов, количество бурных и количество бурных и продолжительных аплодисментов. Годам к 4-5 я уже свободно считал и начал приставать к маме и бабушке, чтобы они давали мне интересные задачи. Задача обычно заключалась в сложении или вычитании двух чисел, и быстро мною решалась. Когда я пошел в школу, то считал в уме лучше всех моих одноклассников.
      Писать и читать я не умел, даже когда пошел в школу. Я был единственным ребенком в семье, к тому же очень избалованным мамой и бабушкой. А так как я плохо ел (сейчас бы мне то отсутствие аппетита, которое было тогда), то бабушка, а реже мама, читали мне за едой. Так что читать самому у меня не было необходимости. Первую книгу самостоятельно я прочитал, попав во втором классе в больницу. Это было приключение Тома Сойера. Потом я много раз перечитывал ее. Последний раз лет 15 назад.

      Любимым моим праздником был Новый год. Новый год мне нравился гораздо больше, даже, чем день рождения. Хорошо помню мою первую елку. Тогда мне было два с половиной года. Елку установили в дальней части большой комнаты нашей малаховской квартиры, напротив моей кровати. Мама украсила ее игрушками. Часть игрушек была самодельными, их сделала мама.
      Господи, ей тогда было всего 30 лет! Совсем молодая девчонка.
      Но наиболее красивые игрушки были «трофейные». Их привезли из Германии. И для меня до сих пор загадка, как они попали в нашу семью. Когда я проснулся посреди ночи, то первым делом увидел блестящую елку и ощутил ее ни с чем несравнимый аромат. То настроение беспричинной радости, которое я испытывал тогда, я испытывал в Новый год много лет, даже когда был уже взрослым.

      В пятом классе я прочитал «Алые паруса» Грина. Меня поразило что люди могут своими поступками превращать заведомо сказочную ситуацию в действительность. Алые пруса, которых не бывает в реальной жизни, были специально изготовлены для Асоль, чтобы сказку, в которую она верила, сделать правдой.
      Такое же впечатление на меня произвела похожая история репатриации в Израиль йеменских евреев, которую я узнал уже в зрелом возрасте. Эта история настолько любопытна, что ее стоит здесь привести.
      В конце сороковых годов прошлого века, после победы Израиля в войне за независимость, нужно было организовать репатриацию евреев из арабских стран. Одно из первых мест в этом списке занимал Йемен. Евреи попали в Йемен еще во времена царя Соломона и царицы Савской и жили примерно так же, как и их предки 3 тысячи лет назад. Они не имели представления не только о самолетах, но и об автомобилях, радио и других достижениях цивилизации. В этом они не отличались от йеменских арабов. Однако, как и евреи в других арабских странах, они подвергались дискриминации. Так им было запрещено носить оружие и ездить на верблюдах, которые были единственным средством передвижения в Йемене.
      Сначала, правитель Йемена не хотел отпускать евреев, среди которых были лучшие йеменские ювелиры. Но ему напомнили историю Моисея и фараона, которую он знал, так как помимо Библии, она описана и в Коране. После чего он вынужден был согласиться.
      Для репатриации было 2 пути. Первый, естественный, по Красному морю, так как и Йемен и Израиль имеют порты на его берегу. Этот путь был удобным и дешевым. Но был и второй путь по воздуху на самолетах. Этот путь был дорогим. К тому же, у Израиля в то время не было авиации. Но всё-таки, был выбран второй путь.
      Дело в том, что какой-то пророк йеменских евреев несколько тысяч лет назад предсказал, что на родину, в Израиль, их потомков отнесут большие птицы. Это предсказание перевесило все доводы в пользу морского пути.
      Перелет на маленьких старых самолетах, которые Израиль арендовал, где только мог, был трудным. Сначала йемениты хотели загнать в самолеты свои стада овец. Потом, уже во время полета, пытались в самолетах развести костры, чтобы согреться. Но к счастью, все закончилось успешно.
      Как я уже говорил, эта история очень напоминает «Алые паруса» Грина.
      Да и само создание государства Израиль, разве это не сказка, воплощенная в жизнь? Действительно, трудно себе представить добровольное переселение в одно место миллионов людей, живущих в разных странах многие поколения и говоривших на разных языках. А ведь они не только собрались вместе, но и выучили язык своих предков, который был мертвым многие столетия. Разве это не чудо?

      Хорошо помню смерть Сталина. Как замерла бабушка, услышав голос Левитана: «Работают все радиостанции Советского Союза». До этого так объявляли только начало войны.

      В детстве, начиная лет с четырех, меня интересовали два вопроса, ответы на которые я искал у взрослых. Первый традиционный вопрос, откуда берутся дети? Никто из взрослых не дал мне нормального ответа. (Ответы «в капусте» или «приносит аист», которыми пытался отделаться от меня дедушка Исаак, я серьезно не воспринимал). Ответ на этот вопрос я узнал только во втором классе от моей одноклассницы и подруги, Веры. Рассказано это было в "народных" выражениях, значение которых Вера мне тоже объяснила.
      Но гораздо больше меня интересовал другой вопрос, даже сформулировать который в мои 4-5 лет я не мог. В моей тогдашней формулировке этот вопрос звучал так: «Почему я это я?». То есть, меня интересовал вопрос о моем эго: почему я смотрю на мир своими глазами, а не глазами соседки, или человека, родившегося 1000 лет назад. И почему я родился, ведь я мог вообще никогда не родиться. И, если человек это просто молекулы и атомы, то почему мое эго совпало именно с этими молекулами, а не с молекулами соседа. В рамках материализма все это трудно объяснить. Постепенно я понял, что ответа на этот вопрос от взрослых я не дождусь, по причине того, что они сами его не знают. После чего я перестал задавать вопросы.
      В гораздо более позднем возрасте, лет в 12 – 13, меня начал интересовать вопрос о смысле жизни. С этим вопросом я уже ни к кому не приставал, а ставил его только перед собой. Сам вопрос предполагал некоторую идеалистичность мышления, так как из него следовало, что есть некто, стоящий над человеком, и сотворивший его для некоторой цели. При этом даже тогда я представлял, что такое бесконечность, и хорошо понимал, что любая продолжительность жизни, 10 лет, или миллиард миллиардов лет, неважно, по отношению к бесконечности лет после смерти равна нулю. И, если исходить из материалистического представления о мире, то в бесконечности лет после смерти, человеку будет абсолютно все равно, сколько он прожил до этого, так как его просто не будет. Годам к 17-18 я понял, что и на вопрос о смысле жизни я не найду ответа, и перестал задавать его себе.
      Тогда же я решил для себя вопрос отношения к богу. Вера в бога, или вера в отсутствие бога является аксиомой, так как ни то ни другое не может быть доказано. С тех пор я считаю себя агностиком. При этом тот бог, в существовании которого я, как агностик, не уверен, является чем-то абстрактным, не связанным ни с одной из существующих религий. Иногда я хожу в синагогу, соблюдаю какой-либо еврейский пост, но для меня важен национальный, а не религиозный аспект.

Бабушка Бикенеш

      Бабушка Бикенеш была, наверно, самым близким мне человеком. Она была прекрасной хозяйкой. Кроме обычных блюд, в нашем доме постоянно готовились караимские блюда: чебуреки, хамурдолма (мелкие бараньи пельмени в мясном бульоне), кубетэ (пирог с мясом), сэлькме (слой баклажан, слой фарша с рисом), караимские пирожки с мясом, орехами или вишней и многие другие. Несколько раз мы делали караимскую акхалву. Это была тяжелая трехчасовая работа. Переворачивалась табуретка, на нее ставилась керосинка, сверху, между ножками табуретки, зажимался таз с халвой. Один человек держал таз. Другой, большой ложкой, все время мешал халву. Она должна была оставаться белоснежной. Сначала это было легко, в конце же халва становилась густой, и перемешивание ее требовало больших усилий.
      Бабушка часто делала чебуреки. Таких вкусных чебуреков я не встречал нигде. Пока на сковородке жарились 2 или 3 чебурека (а жарились они 1-2 минуты), бабушка успевала раскатать коржи для следующей порции, положить мясо и закрутить руками.
      Она была чрезвычайно добрым человеком и жила по христианской заповеди “если тебя ударили по левой щеке, подставь правую”. Меня это иногда раздражало.
      Незадолго до своей смерти у нас восемь месяцев гостила сестра дедушки, тетя Ира (Беринова). При Сталине она несколько лет провела в лагере по основной тогда статье 58-10: антисоветская агитация и пропаганда (она похвалила американский фильм). Много раз тетя Ира говорила, что, если бы не бабушкины посылки, она бы не выжила в лагере.
      Несмотря на то, что бабушкин отец, мой прадед, был бахчисарайским газаном (караимским священником), из караимских религиозных обычаев, бабушка соблюдала только пост на Йом Кипур. В этот день она не ела и не пила до захода солнца. Свинину ела, но рассказывала, что впервые попробовала ее, уже, будучи замужем. Субботу не соблюдала. Как-то раз, на пасху, бабушка испекла караимскую мацу. В отличие от еврейской, она круглая и более толстая. На раскатанном корже выдавливается узор.
      Родным языком бабушки был крымскотатарский. По-русски она тоже говорила хорошо, без акцента, но иногда допускала характерные ошибки. Например, она говорила «положи кастрюлю», вместо «поставь кастрюлю». Мама тоже свободно говорила на крымскотатарском, но родным для нее был, конечно, русский. Часто они с бабушкой говорили дома на татарском, особенно, если хотели, чтобы я не понял. Но я, конечно, понимал, по интонациям и нескольким татарским словам, которые я знал. Не помогало, даже, когда они заменяли мое имя татарским словом, «улан» (мальчик).
      Бабушка знала еврейские буквы, умела читать и писать, знала караимские молитвы. В детстве научила меня молитве, которую следует читать перед едой, до сих пор помню ее так, как ее произносила бабушка: “Барух ата Адонай элоhейну, мелех hаолам, hамочи лехем мин hаареч. Эмин.” (Благословен ты Господь, бог наш, царь вселенной, извлекающий хлеб из земли. Аминь.) Это было караимское произношение, немного отличающееся от современного израильского.
      В нашей квартире, в Малаховке, была тумбочка, в которой лежали книги. Все книги стояли открыто на полках, а эти лежали в закрытой тумбочке. Да и сами книги были не совсем обычные и, хотя я еще не умел читать, я видел, что шрифт в них был совсем другой. Буквы были жирные и очень красивые. В некоторых книгах одна страница была написана этим шрифтом, а следующая обычным. Бабушка не давала мне играть с этими книгами. Она говорила, что это караимские книги. Мне кажется, именно тогда у меня появилось желание когда-нибудь научиться читать тексты, написанные этими красивыми буквами. По-видимому, там были книги и на иврите, и на татарском языке, написанные еврейскими буквами. Бабушка могла читать и те и другие, но понимала только татарские. А двухтомная книга, написанная через страницу русским и еврейским шрифтом, была Библия. В один прекрасный день к нам приехал какой-то старик. Бабушка долго с ним говорила, а когда он уехал, то забрал с собой все эти книги.
      Мне было жаль. Но бабушка сказала, что это известный караимский ученный - Серая Маркович Шапшал, и книги нужны ему для открытия караимского музея. Позднее Серая Мордехаевич (его настоящее имя) взял себе имя Сергей Маркович, а еще позднее Хаджи Серая Хан Шапшал. Видимо, к бабушке он заходил во время трансформации имени из Серая Мордехаевича в Сергея Марковича. Он являлся основоположником доктрины деиудаизации караимской религии и истории. Попали ли в музей эти книги, я не знаю. Сейчас я думаю, что просто это была компания по уничтожению караимских книг, чтобы в дальнейшем было легче доказывать тюркское происхождение караимов. Хотя я считаю тюркскую теорию бредовой, следует учитывать, что во время войны она спасла многие жизни.

      У бабушки было несколько историй, которые она всегда рассказывала одними и теми же словами, с одинаковыми интонациями и жестами. Вот одна из них:

      Одно время бабушка и дедушка жили в деревне. Время было голодное. Недалеко жила одна еврейская семья, муж и жена. Мужа звали Илья Аронович. У них была корова с теленком, что по тем временам было большим богатством. В один прекрасный день, проснувшись, они обнаружили, что коровы украдены. В соседней деревне жила гадалка, к которой и пошел Илья Аронович. Гадалка посмотрела на него и сразу сказала, что он пришел из-за украденных коров. Но коровы далеко не ушли. Они находятся через дом от дома Ильи Ароновича. Но в живых коров уже нет, их же шкуры можно найти во дворе под навозной кучей. Илья Аронович взял с собой милиционера и пошел к указанному соседу. В этом доме жил местный пьяница, которого и трезвым то видели редко. Увидев Илью Ароновича с милиционером, пьяница вышел к ним на встречу и сказал: «Ты что, на меня подумал? Да вот тебе истинный крест, что твоих коров я не брал».
      Мой Илья Аронович (тут бабушка обязательно взмахивала руками) повернулся и ушел. Жена потом говорит ему: «Дурак ты, дурак. Да, если он не побоялся бога и украл твоих коров, так неужели ты думаешь, что он побоится перекреститься?» После чего, бабушка задумчиво заканчивала рассказ: «Так мы и не узнали, правду ли сказала гадалка».

      А вот сказка, которую бабушка Бикенеш рассказывала мне много раз. Это русская сказка, но бабушка очень любила рассказывать ее мне. Видимо, эта сказка хорошо отражала ее отношение к жизни:

      В давние времена жил один очень богатый человек. У него была жена и сын. Поскольку сын был единственным ребенком родители, особенно мать, очень его любили. Не удивительно, что он вырос капризным, избалованным, не умеющим трудиться человеком. Вот однажды зовет отец сына и говорит: "Сын мой, я уже стар и скоро умру. Все свое состояние я оставлю тебе, но с одним условием. Ты должен сам заработать 100 рублей и принести их мне. Иначе все, что у меня есть, я оставлю бедным".
      Расстроенный сын пошел к матери и рассказал ей о задании отца. Мать, выслушав сына, успокоила его: «Не переживай, сынок. Я тебе помогу». Потом она спрятала сына, а через 10 дней дала ему 100 рублей и послала к отцу. Посмотрел отец на эти 100 рублей и сказал: «Нет, сынок, эти деньги ты заработал не сам». После чего бросил их в огонь.
      Делать нечего. Опять пошел сын к матери. На этот раз, спрятала она его на более длительный срок. Потом переодела в грязную одежду, дала 100 рублей и снова отправила к отцу. Посмотрел отец на сто рублей и опять бросил их в огонь, пригрозив сыну, что если он еще раз принесет не заработанные деньги, то не получит наследство.
      На этот раз сын не пошел к матери, а ушел из отцовского дома на заработки. Несколько месяцев бродил он по разным городам, выполняя разную тяжелую работу. Одежда его поизносилась, а руки покрылись мозолями и ссадинами. Наконец ему удалось скопить 100 рублей. Радостный вернулся он к отцу и протянул ему эти 100 рублей. Но и на этот раз отец бросил деньги в огонь. «Что ты делаешь, отец»- закричал сын. Бросился к огню и стал своими руками вытаскивать из огня деньги. «Вот, сынок, на этот раз я тебе верю. Эти деньги ты, действительно, заработал сам» - сказал отец.

Дедушка Исаак во время войны

      Мой дедушка Исаак, или, как называла его бабушка Бикенеш - Саня, продолжал работать почти до самой смерти. Умер он в 1963 году в мытищинской больнице от аллергического шока, вызванного уколом пенициллина, который ему вкололи по ошибке. Я не был близок с дедушкой Исааком. Мне, кажется, он был очень замкнутым человеком.
      Всю жизнь дедушка Исаак проработал провизором. В то время провизор, особенно в сельской местности, был не столько продавцом готовых лекарств, сколько химиком, изготовляющем мази, микстуры, другие лекарства, а также врачом. Он был хорошим провизором и любил вспоминать различные случаи из своей практики. Часто вспоминал как вылечил своего знакомого от экземы. Этот человек лечился долгие годы у различных врачей и все безрезультатно. Дедушка приготовил ему мазь, которая полностью его вылечила.

      Мама очень любила меня. В будние дни она работала в Москве, преподавала математику, механику и сопромат в автодорожном техникуме. Она, как и я, закончила мехмат МГУ. На воскресенье, единственный выходной в то время, мама приезжала к нам в Малаховку. В моем самом раннем детстве с ней часто приезжал и папа. Потом мама приезжала одна. Видимо, их отношения ухудшились. Когда мне было 12 лет, они развелись.
      Так как мама приезжала только на один день в неделю, почти все время я проводил с бабушкой. Маму часто мучили мигрени, тогда она лежала с мокрой тряпкой на голове. Мне было ее жаль.

Мама

      Мама была очень красивой женщиной. У нее были длинные черные волосы, которые она заплетала в молодости в косы. По ее рассказам косы были до колен. Косы я не застал, а вот локоны я хорошо помню. Я очень расстроился, когда мама их остригла. Мода изменилась.
      Когда мама устраивалась на работу в Московский автодорожный техникум, борьба с космополитизмом была в самом разгаре. И ей сказали, что она всем подходит, но вот отчество «Исааковна»… Так мама стала Александрой Ивановной. Через много лет устроившись на работу в академию им. Куйбышева она попыталась вернуть свое настоящее отчество, но это было не так просто. Несколько раз она встречала людей, которые знали ее, как Александру Ивановну, и отчество «Исааковна» было для них несколько странным.
      Так что, когда мама вернулась в автодорожный техникум, она снова стала Александрой Ивановной.
      Когда я жил уже на Арбате, к маме часто приходили ученики. Обычно это были знакомые, с которыми она занималась по дружбе, без денег. Очень скоро я запомнил безграмотное определение бесконечно малой величины, которому тогда учили в техникумах: «Бесконечно малой называется такая величина, которая в процессе своего изменения становится, а затем и остается меньше любого, наперед заданного числа».
      Мама была умной женщиной, но, как ни странно, плохим психологом и не понимала, что многие вещи, которые она считала естественными, меня сильно раздражают. Например, мама при гостях любила хвалить меня в моем присутствии, говорить, что я очень умный и способный. Мне было очень неудобно, и как на это реагировать я не знал. Обычно я старался сделать что-нибудь плохое, что бы меня перестали хвалить. Точно так же, много лет спустя, мама хвалила при гостях мою жену Валю. Я говорил ей сотни раз, что бы она не делала этого. Но она упорно продолжала хвалить Валю, до тех пор, пока их отношения совсем не испортились.
      Когда мне было 14-15 лет, мама вышла замуж за Юрия Александровича Шмидта, который преподавал в том же техникуме детали машин. В то время у меня с ним были не очень хорошие отношения. Мама спросила меня, выходить ли ей замуж? Она сказала, что хочет выйти, но поступит так, как я скажу. На что я ответил, что это ее личная жизнь и меня она не касается.

      В 1941 году с 3-го курса попыталась вместе со своими подругами, студентками мехмата (Женей Рудневой, Дусей Пасько, Катей Рябовой) призваться в армию летчицей. Подруг взяли, а ей отказали из-за плохого зрения. Все три ее подруги стали героями Советского Союза, Женя Руднева, с ней до войны мама жила в одной комнате общежития, - посмертно. Во время войны мама была медсестрой в прифронтовом эвакогоспитале, с сентября 1941 по декабрь 1944. Вот как она сама описывает это в письме к своему другу и однокурснику Л. Ольштейну, который попросил ее описать это для своих мемуаров.

Эвакогоспиталь №11-25       

      Госпиталь вскоре переправили в южном направлении, и мы оказались в районе боевых действий. Мне выдали военное обмундирование, и я сразу приступила к работе.

Мама во время войны

      В эвакогоспиталь попадают тяжело раненные бойцы, привезенные прямо с поля боя, где им успевали только перевязать раны и остановить кровь. Санитарке в эти условиях надо было поддерживать чистоту в помещении, особенно в операционной, а самих раненых, лежавших неподвижно, обиходить, помыть - описывать подробно не хочется, я думаю, не трудно это представить. Месяца через два меня перевели в гипсовальщицы: готовила гипс и после операции накладывала его на сшитые ноги и руки с раздробленными костями и разорванными сухожилиями. Еще через пару месяцев я стала уже выполнять работу медсестры. Характер работы изменился, но ни легче, ни чище она не стала. Прибывающих раненых надо было раздеть, снять, стараясь не причинять острой боли, грязную шинель, окровавленную одежду, помыть, потом снять пропитанные кровью бинты и очисть рану, а после осмотра врача либо нести в операционную, либо на койку. Не хватало самого необходимого: бинтов, марли, ваты, гипса, а иногда и морфия во время тяжелых операций.
      Работала я в гангренозном отделении, поэтому операции были срочными и тяжелыми. Я тогда не понимала, какой прекрасный у нас был хирург Королев, имя не помню. При ампутации конечностей он боролся за каждую фалангу пальца, за каждый сантиметр, и в то же время тщательно вычищал все, что было, или могло быть поражено гангреной. До сих пор иногда снятся тазы с отпиленными черными руками. Так тяжело вспоминать все это, не хочет память вытаскивать из темноты искалеченные тела, искаженные страданием лица, только отдельные малозначительные эпизоды выплывают на поверхность.
      В юности я не выносила вида крови, даже если палец порезала, да и по другим поводам чуть что теряла сознание. Мама пугалась, укладывала меня так, чтобы ноги были повыше, давала нюхать нашатырный спирт, я приходила в себя и долго еще лежала, чувствовала слабость, казалось, встану и сразу упаду. Первая операция, в которой мне пришлось участвовать, была полостная - проникающее ранение брюшины. Хирург делал разрез вдоль живота, а я хлоп, упала в обморок. Он нагнулся ко мне и возмущенно заорал: «Встать!». Я встала, и больше, насколько помню, никогда не падала в обморок.
      Во время тяжелых боев раненых приносили, кто мог, сами приходили непрерывным потоком, мы спали урывками, хирург оперировал по 10 - 12 часов подряд. Иногда, бывало, прилягу, думаю - все, больше не встану, но через час-другой приходилось вставать. И все же жизнь продолжалась. В госпитале я была Аллой - в первый раз, когда пришла в отделение, хирург спросил, как звать? Я сказала Александра, а он - длинно, будешь Алла, так все и звали. Медсестры, санитарки вначале посмеивались надо мной: не курю, не пью, не ругаюсь; кто-нибудь расскажет сальный анекдот, все смеются, а мне тошно и стыдно, моя напарница объясняет: Алла это не понимает. Потом, когда поработали вместе, все образовалось: они приняли меня такую, какой я была, а я их не осуждала - война, кровь, постоянная опасность, сильно воздействуют на психику человека, и эти молодые, в основном, женщины хотели еще изведать и радость и любовь. Так что, если кто-то из них просил иногда смущенно подменить на ночном дежурстве, я соглашалась.
      Находясь так близко, рядом со смертью, человек не думает о ней, не бережется все время, больше полагается на свою судьбу. Однажды, думаю весной 43-го, я направилась в медпункт части за перевязочными материалами, не очень далеко от госпиталя - километра три. Там отличный народ, все мне загрузили в сумку, уговаривали посидеть у них, отдохнуть. Обычно сидела, а тут почему-то заторопилась. Не успела дойти до госпиталя - налет немецких мессершмитов (мы их уже знали по именам), взрывы бомб. У нас все в порядке, а в медпункт — прямое попадание, никого не осталось в живых. Что это, предчувствие? Ну, как тут не поверить в судьбу.
      В конце 1944 года госпиталь отправили в тыл, на отдых и переформирование. Я рассталась с сослуживцами, как со своей семьей - три года рядом день и ночь на такой работе роднят людей не меньше, чем семейные узы. Только после возвращения в Москву я поняла, как безумно устала, почувствовала себя тяжело больной, почти инвалидом, не могла себя обслужить. Мы жили вместе с Верой Соцкой, с которой оказались теперь на одном курсе, в квартире наших знакомых у Зубовской площади, в 3-м Неопалимовском переулке. Вера во всем помогала мне, я не могла, иногда за хлебом сходить, тем более карточки отоварить, вместе ходили в университет, вместе возвращались и занимались. Мы дружили долгие годы и после того, как она вышла замуж: за Вадима Вологодского, и до сих пор я храню добрую память о ней.
      Но работа в госпитале вскоре напомнила о себе неожиданной встречей. Через некоторое время после реабилитации и возвращения к студенческой жизни я выкроила неделю и поехала на Южный Урал - в город Сорочинск, где до тех пор жили мои родители. Через несколько дней к нам в дверь постучал какой-то мужчина и стал расспрашивать маму, не живет ли здесь девушка Алла. Мама сказала, что здесь живет девушка Шура, но пришедший не успокоился, продолжал расспросы: а не служила она в Госпитале №11-25? Когда мама подтвердила, он обрадовано быстро заговорил, как будто боялся, что его прервут: «Я ее сразу, как увидел здесь, по косам узнал. Да как же в госпитале раненые ее любили, ко всем она ласковая была, перевязки делала так, чтобы не больно было, к ней в очередь раненые становились на перевязку...» Наговорил много приятных слов, да и кое-что совсем неприятное, страшное, о чем я маме и не писала. Мама была счастлива и таким добрым словам о дочери, и самой этой удивительной случайности - раненый где-то под Орлом человек встретил медсестру-москвичку в маленьком городке на Урале. Он пришел еще раз, через несколько дней, с потрясающим подарком - принес бочонок меда, рассказал, что он пчеловод, заведует колхозной пасекой. Меня он уже не застал, через пару дней, после первой встречи, я уехала в Москву. Маме он еще много рассказывай, о госпитале, о врачах и сестрах, о тяжелой нашей жизни, они пили чай с медом, а он все говорил, говорил... Мне казалось тогда, что люди так настрадались, что никогда больше войн не будет, не должны люди так страдать, так мучиться. Такая вот наивность, как будто это простые люди войны начинают...

      Когда мама уходила на фронт, дедушка Исаак, который работал в аптеке дал ей несколько кристаллов цианистого калия. Лучше было умереть сразу, чем попасть в плен к немцам. Эти кристаллы долго хранились у мамы, завернутые в бумагу, среди украшений. Только, когда моя дочь Аня начала проявлять интерес к украшениям, мама на всякий случай, их выбросила.

      После госпиталя вернулась на мехмат. Закончила учебу в 1945 году.

Папа

      Папа был очень известным филателистом, собственно, он был самым известным филателистом в СССР. Почти все свободное время он тратил на марки. Писал статьи и книгу по истории почты Тувы. До сих пор она считается лучшей книгой о почте и марках Тувы. Часто к нему приходили филателисты, они менялись марками, папа проводил экспертизу подлинности той или иной редкой марки.
      Папа рассказывал мне, что коллекционировать марки он начал в пятилетнем возрасте, когда его отец и мой дедушка Марк подарил ему небольшую коллекцию марок. Папа считал, что если бы дедушка знал, что этот подарок ребенку превратиться в страсть на всю жизнь, то он бы сильно задумался, а стоит ли его делать.
      Он был очень образованным человеком, закончил 2 института (хотя и не получил дипломов). Это были ВГИК, где он учился на оператора и авиационный институт. У папы была прекрасная библиотека, и он был очень начитанным человеком, хорошо разбирался в живописи. Но все-таки, мне кажется, что по-настоящему его интересовали только марки.
      После войны папа работал в каком-то почтовом ящике и писал диссертацию по автопилотам самолетов. Видимо, наличие диплома в то время было не обязательно. Во время борьбы с космополитизмом папу и еще 74 человека уволили из почтового ящика по «сокращению штатов». 74 вычищенных были евреями, а 75-ый дворником! Так, как диссертация была секретной, то о защите можно было забыть.
      Папа не знал ни иврита, ни идиша, но мог довольно сносно объясняться на немецком.
      Вскоре после развода родителей, и нашего с мамой переезда в Мытищи, где бабушка и дедушка купили дом, вместо квартиры в Малаховке, папа женился второй раз. Жена его, Ольга Антоновна, мне не понравилась. Она показалась мне очень неискренней, что в дальнейшем подтвердилось. Не думаю, что она действительно любила отца, но она ухаживала за ним: стирала, готовила, в квартире была чистота, в общем делала все то, что считала обязательным для жены. Сначала ее отношения с бабушкой Диной и дедушкой Марком были хорошими. Но очень скоро они испортились, причем в отличие от моей мамы, самыми плохими были ее отношения с дедушкой, а не бабушкой.

Дедушка Марк

      Мой дедушка по отцу Марк, или Юна, как его звали дома, постоянно слушал западные голоса, в основном Израиль. Дедушка свободно владел идишем и ивритом и слушал Израиль не только на русском, но и на иврите. Он очень плохо видел, был членом общества слепых, и «поймать голос» часто просил меня. Мне тогда было 4-5 лет. Дедушка учил меня двигать ручку настройки плавно и очень медленно. До сих пор помню волну голоса Израиля – 33 метра. На этой волне ничего кроме Израиля не было.
      До выхода на пенсию дедушка был журналистом, писал в разных газетах и журналах: «Труд», «Гудок», «Рабочая газета», «Красный перец» и др., а позже был корреспондентом ТАСС, где и проработал вплоть до ухода на пенсию. До сих пор у меня хранится тетрадь с наклеенными вырезками из газет заметок дедушки и блокнот корреспондента ТАСС. Писал он под псевдонимами: «Константинов», «Аз-Буки», «Паулер», «М.О.», «М.Осипович» и др.
      Дедушка был из старинной семьи, ведущей свой род от знаменитого средневеково раввина Шмуэля Эдельса (акроним Махарша). Раввинами и гаонами в Староконстантинове были также и его дед (мой прапрадед), и брат (гаон - религиозный авторитет, дословно "гений"). Видимо, в детстве он закончил хедер, отсюда его хорошее знание иврита. Несмотря на происхождение, дедушка не был религиозным человеком. От дедушки мне осталась библия на иврите, выпущенная в 1912 году. Он имел и хорошее светское образование, окончил берлинский университет. Учиться в России он не мог, так как до революции евреев в университеты России не принимали.
      С 1917 по 1920 год дедушка был членом ВКП(б), но в 1920 году был вычищен из партии, как представитель интеллигенции, к тому же слишком поздно вступивший в партию. В 1937 году его вызвали в соответствующую организацию и сказали: «А вы, оказывается, были вычищены из партии». Эта фраза предполагала последующий арест. Но после того, как он показал формулировку, ему сказали: «Что же вы не обжаловали эту чушь». В 37 году это уже была «чушь», но в 1920 это была нормальная формулировка. Во всяком случае, от него отстали. Я думаю, что моему дедушке крупно повезло и, не будь он вычищен из партии в 1920 году, его наверняка бы арестовали в 1937, как подавляющее большинство старых большевиков.
      Второй раз дедушке повезло во время войны. Как члена общества слепых, его, конечно же, не должны были призывать в армию. Но, тем не менее, его призвали и направили в московское ополчение. Везение заключалось в том, что в первый же день он заболел тифом. Через 3-4 недели, когда он вышел из госпиталя, оказалось, что он единственный из их части, кто остался живым. Почти сразу его демобилизовали.
      Дедушка Марк очень любил меня. Он много разговаривал со мной. Помню как-то раз после моей фразы, что это было давно (о чем была речь, я не помню), дедушка спросил меня: "А что такое давно?". Я долго думал, а потом сказал: "Очень давно — это год". Дедушка долго смеялся. Мне тогда было года четыре.
      Каждое утро дедушка принимал холодный душ. По-моему, он прекратил принимать холодный душ только за год до смерти. Раз в неделю он ходил в парикмахерскую напротив нашего дома и брил там голову. Перед каждым походом он старательно чистил ботинки, а также готовил медную мелочь "на чай" швейцару. Обычно это было дореформенных копеек 30.

Бабушка Дина

      С бабушкой Диной я общался гораздо меньше. Она была родом из Витебска, но о своей витебской жизни она ничего не рассказывала, а я не спрашивал. Недавно я прочитал автобиографию Марка Шагала, который тоже родом из Витебска и старше бабушки всего на год. Его описание еврейской жизни Витебска позволили мне представить детство бабушки Дины. Возможно, они, даже, были знакомы.
      Она была довольно образованной женщиной. Кроме русского и идиша знала еще и французский язык. Кроме трех лет, когда она преподавала французский в школе, она не работала. Любила раскладывать пасьянсы. Иногда я с ней играл в карты. У бабушки Дины были плохие отношения с мамой. Они часто ругались. И, естественно, я был полностью на маминой стороне.
      Папа очень любил вспоминать, как ходил с бабушкой Диной в еврейский театр Михоэлса. Видимо дело было сразу после войны и еврейский театр еще не закрыли. Кто-то достал бабушке 2 билета на «Короля Лира» и она пригласила папу сходить в театр вместе с ней. Так как папа не знал идиша, он отказался (спектакли в еврейском театре шли на идише). Тогда бабушка сказала, что будет переводить. И папа согласился.
      И вот, начался спектакль, на сцену вышел король Лир и заговорил на идише. Бабушка стала «переводить»:
            - Вот вышел старик с бородой.
      На что папа ответил:
            - Это я вижу, а что он говорит?
            - А вот это я сама не понимаю.
      По-видимому, эту историю папа слегка приукрасил. Я думаю, что бабушка Дина, которая уже тогда плохо слышала, просто не расслышала, что говорил король Лир и сказала это. Но в папиной интерпретации история была действительно смешной.
      В моих воспоминаниях от бабушки и дедушки почти неотделима их домработница – Мария Ивановна или просто Маня. Она была у них много лет, и ухаживала еще за папой, когда он был маленьким.
      Весной бабушка и дедушка переезжали на дачу. Своей дачи у них не было, и они снимали дачу где-нибудь по казанской дороге. Обычно это были Ильинская или Ухтомка. Заказывалась грузовая машина, на которой перевозились вещи, включая холодильник и кровати. Осенью вещи привозились обратно. Несколько раз я приезжал к ним в гости на дачу. Как-то раз, во время такого приезда, у них захлопнулась дверь. Ключей не было. И они попросили меня влезть в форточку и открыть дверь изнутри. Мне было лет 7-8, и я был очень худым, так что выполнить их просьбу мне не составило большого труда.
      У дедушки Марка и бабушки Дины часто собирались родственники и друзья. Это была очень колоритная компания. Говорили или на русском, или на идише, пили чай. Обсуждали новости, положение в мире, в СССР или в Израиле. Иногда с некоторыми стариками приходили и люди более молодые, из поколения моего папы.
      Чаще других приходил папин двоюродный брат, Арон со своей женой Люсей. Историю Люси я много раз слышал в детстве, от бабушки Бикенеш, от мамы и от папы.

Люся, 1940 год

      После освобождения Украины от немцев, в 1944 году, мой дедушка Марк и папин двоюродный брат Арон поехали на Украину в Староконстантинов, где до войны жили жена, малолетний сын, отец и брат Арона, мои прадедушка и прабабушка. Там же жило много других родственников. Дедушка получил разрешение на эту поездку, как корреспондент ТАСС. Конечно, никого из родственников они не нашли. Всех убили немцы. Но на Украине они подобрали еврейскую девочку Люсю. История Люси была необычна.
      Когда в городок, где жила Люся, пришли немцы, ей было 12 лет. Всех евреев, включая Люсю и всю ее семью, немцы поставили около рва и расстреляли. Но Люсе “повезло”. На нее упал труп матери, и немцы не заметили, что она осталась живой. Ночью Люся вылезла изо рва и постучала в ближайший дом. И тут ей повезло второй раз. Люди, жившие в этом доме, не только ни выдали ее немцам, но и дали одежду и еду. Правда они сказали, чтобы она немедленно уходила: за помощь евреям полагался расстрел. Одному богу известно, каким чудом эта девочка смогла выжить несколько лет при немцах. Ее никто не прятал, ей никто не помогал, наоборот несколько человек подозревали, что она еврейка, и всячески провоцировали ее, чтобы выдать немцам. Так одна из женщин, на которую она работала, будила ее посреди ночи и говорила, что ищут евреев, чтобы посмотреть Люсину реакцию со сна. Сама тетя Люся считала, что ее спасло хорошее знание украинского языка и речь без еврейского акцента.

Люся в марте 1945 года

      Конечно, дедушка и дядя Арон забрали Люсю с собой, в Москву.
      Через несколько лет Люся влюбилась в дядю Арона. Все попытки Арона отговорить ее, так как разница в возрасте была 17 лет, закончились ничем. Возможно, этим попыткам не хватало твердости, так как, по словам моей мамы, Люся была очаровательной девушкой. Дядя Арон и Люся поженились. Они прожили долгую и счастливую совместную жизнь. Люся родила Арону двух сыновей: Борю и Даню. В 1990 году Арон, Люся и Даня с семьей уехали в Израиль. Показания Людмилы Давидовны записаны в мемориальном музее “Яд-ва-Шем”. В 1995 году я навестил тетю Люсю и дядю Арона в их небольшой двухкомнатной квартире в Ришон-ле-Ционе.
      Живя в Москве, Арон совсем не соблюдал религиозные обряды, но в последние годы жизни, в Израиле, он стал религиозным человеком, часто ходил в синагогу, на дверях их квартиры была прибита мезуза.

      Постоянно приходил и дедушкин брат Хаим. Он изменил имя и фамилию на Виталий Витольд, но дома его продолжали называть Хаимом. Отец рассказывал мне, что в начале 20-х годов он какое-то время работал в ЧК. Попал он в ЧК по молодости. Уйти же из ЧК было очень не просто. То, что он рассказывал про ЧК, было ужасно. Часто дядя Хаим сидел в коридоре и курил. Курить в комнате запрещалось. Дедушка сидел рядом с ним, и они беседовали. Дядя Хаим сильно хромал и не расставался с палочкой. По-моему, он опирался на палочку даже когда сидел в коридоре и курил.
      Одна из подруг бабушки и дедушки, Сарра Брусиловкая, подарила в 1963 году дедушке на 75-летие иврит - русский словарь Шапиро, который тогда только что вышел. Это был единственный ивритский словарь, изданный в советское время. Через несколько дней после шестидневной войны его изъяли из всех библиотек. Тогда само изучение иврита стало преступлением. Я пользуюсь этим словарем до сих пор.
      Приходила бабушкина подруга Софья. Она была матерью известной писательницы Фриды Вигдоровой. На процессе против Иосифа Бродского Фрида Вигдорова выступала общественной защитницей. С ее книги «Судилище» об этом процессе начинается история советского самиздата. На смерть Фриды Вигдоровой Александр Галич написал песню "Уходят друзья". Когда девушка Лера, с которой я года в 22-23 случайно познакомился в одной компании и некоторое время встречался, привела меня к своей лучшей подруге, оказалось, что это внучка той самой Софьи. Как говорится – мир тесен.

      Начиная с 5 лет, меня вывозили летом отдыхать. Первые 2 раза, еще до школы, со мной ездили бабушка Бикенеш и дедушка Исаак. Потом мама, а начиная с 10 класса, я уезжал отдыхать с друзьями. Первая поездка с бабушкой и дедушкой была в Сухуми, где я заболел воспалением легких и провалялся почти весь месяц, что мы там были. Из воспоминаний остался обезьяний питомник, всюду растущие лавровые деревья, листья которых мы с бабушкой тайком рвали и сушили. Помню так же, что бабушка купила у рыбаков на пристани ведро рыбы. Рыбаки должны были сдавать всю рыбу в артель, но они втайне от пограничников, которые их контролировали, продавали рыбу отдыхающим. Бабушка вялила эту рыбу на солнце, и мы увезли ее в Москву. По дороге в Москву, на одной из станций мы купили дыни, колхозницы. Запах дынь перемешался с запахом рыбы, которая немного протекла. Потом мне еще долго казалось, что все дыни пахнут рыбой.
      Через год мы поехали в Бахчисарай, где жили дедушкин брат Соломон и сестра Ревека (она называла себя Ирой). Мы остановились у Соломона, который жил с женой Фаней и внуком Вадимом на окраине Бахчисарая на дороге в Чуфут-Кале. В то время Соломон еще не знал, что его дети, Леля и Толя, которых немцы угнали во время войны в Германию, живы и находятся в Польше. Вадим был старше меня на 8 лет. Мне тогда было 6 лет, а ему соответственно 14. Соломон и Фаня в Вадиме души не чаяли. Иногда я ходил в горы с Вадимом, иногда с бабушкой Бикенеш, собирали горный кизил или просто гуляли. Хорошо помню старое караимское кладбище, за Чуфут-Кале. Надписи на всех могилах были сделаны еврейскими буквами. Бабушка долго искала там могилу своей мамы, моей прабабушки и, в конце концов, нашла ее. Сильное впечатление на меня произвел ханский дворец в Бахчисарае с его цветными стеклами в комнатах ханских жен, каштанами и моделью Черного моря во дворе. Интересно было и в Чуфут-Кале. Крепость Чуфут-Кале имела одну слабость, там не было воды, но внизу, у входа в крепость, из толстой трубы течет тоненькая струйка родниковой воды. Бабушка говорила, что в ее детстве вода текла по всему диаметру трубы. Помнила бабушка и последних отшельников, живших в пещерах Успенского монастыря, на полпути из Бахчисарая в Чуфут-Кале. Как-то бабушка повела меня в дом, где она жила в детстве. Люди, живущие в этом доме, разрешили нам войти во двор. От дома к калитке вела дорожка, выложенная большими известковыми камнями, кое-где поросшими мхом. Когда мы ушли, бабушка рассказала мне, что в детстве она каждый день драила эти камни, так, что они блестели.
      С мамой мы ездили отдыхать на Черное море, в Евпаторию, Феодосию, Анапу, Коктебель. Потом 2 года в Высу (Эстония), и 3 года на Украину (язык не поворачивается сказать "в Украину") в Новые Санжары и Гадяч. Последнее место, куда я ездил с мамой и ее мужем, Юрием Александровичем, был Тракай. В Тракае я отдыхал 4 раза. 2 раза с мамой и 2 раза с друзьями.
      Наиболее интересным был отдых в Высу. Высу – это маленькая деревня в Эстонии на берегу Финского залива. Ее окружают леса, а ближайший деревня находится километрах в 10. В этих лесах полно грибов и ягод и почти не встречаются люди. В маленькой речке единственная рыба – радужная форель, а в море можно ставить перемет на угря. Для этого сначала нужно набрать "выползков", крупных земляных червей, выползающих на поверхность ночью, так как обычных червей быстро съедают мелкие рыбки. Пойманных угрей коптят в маленьких домашних коптильнях. Более вкусной рыбы я никогда не ел. Рядом с нами была дача популярного в то время певца, Георга Отца, которого мы часто видели на пляже в сопровождении его собаки, боксера. Единственным недостатком этого райского уголка было очень холодное море. За 2 года нашего отдыха только один раз температура воды поднималась до 18 градусов. Обычная температура воды 15-16 градусов.
      Отдыхая в Высу, мы снимали комнату и террасу, сейчас это называют «апартаменты». Мама готовила сама. Каждое утро варила мне кашу, которую я не любил и, по большей части, оставлял не съеденной. Каждый вечер она готовила оладьи. Это продолжалось до тех пор, пока утром она не сварила мне вермишель, а вечером я заметил, что оладьи довольно странные и состоят из вермишели. То есть, та часть каши, которую я оставлял не съеденной утром, вечером шла на оладьи. После этого и кашу и оладьи я отказывался есть начисто.
      Вообще, мама, в отличие от бабушки, готовить не любила. Она всегда руководствовалась принципом, что если рецепт немного упростить, то все равно съедят и никто ничего не заметит.

      Нравилось мне отдыхать и в Тракае. Прелесть этого места была в больших озерах с множеством мелких островков. Отдыхая в Тракае, мы всегда арендовали и лодку. На лодке можно было подъехать к островку, где никого нет и спокойно провести весь день на этом острове, загорая и ловя рыбу. В Тракае жило много караимов, в гости к которым ходила мама, а иногда и я. Регулярная служба в кенассе уже не велась, но караимы из старшего поколения, Толя Лавринович, пани Юткевич и др. еще умели читать огласованные тексты на иврите, правда, не понимая смысла прочитанного. В ресторане коронным блюдом были "кибины", так там называли караимские пирожки. Они были довольно вкусные, но до бабушкиных им, конечно, было далеко. К последнему моему приезду, в Тракае построили тренировочную базу спортсменов-байдарочников, и место оказалось испорченным. Всюду были люди и байдарки. Интимность пропала.

      С семи лет я начал ходить в школу, и мы переехали из Малаховки на Арбат. Наша арбатская квартира находилась на третьем этаже семиэтажного дома, на углу Арбата и Серебреного переулка. Нумерация квартир в доме была перепутана, и квартира второго этажа имела более высокий номер, чем наша.
      Квартира состояла из 2-х больших комнат (18 и 22 метра), кухни, ванной и коридора. Бабушка Дина и дедушка Марк жили в большей комнате. Я, мама и папа - в меньшей. Когда у нас жила бабушка Бикенеш, а жила она почти все время, то она тоже спала в нашей комнате. Горячей воды не было, но в ванной была газовая колонка. Колонка использовалась только для купания. Все умывались холодной водой. Когда, будучи взрослым, я зимой приходил в гости к отцу и мыл руки холодной водой, через полминуты у меня начинало их сводить. А в детстве ничего не сводило. Что значит привычка.
      Хорошо помню, как располагались выключатели в этой квартире. Стандартов по высоте тогда, видимо, не было, и все выключатели были на разных высотах. Сначала я стал дотягиваться до выключателя в нашей комнате, потом в ванной, и, в последнюю очередь, в коридоре и на кухне.
      Дом построили в конце НЭПА, как кооператив союза журналистов. Дедушкина квартира стоила тогда 2000 золотых рублей. Но в 1947 году, перед денежной реформой, государство благородно выкупило квартиры, хотя могло просто отнять. Дедушке вернули 1000 рублей, посчитав вторую тысячу амортизацией. В 1947 году бутылка водки стоила на рынке около тысячи.

      Моя школа № 73 находилась в Серебреном переулке, нужно было только перейти переулок. Первое время меня водили в школу. Потом я ходил сам. Машин в то время почти не было. Я проучился в этой школе до середины 5-го класса, когда родители развелись, и мы с мамой переехали в Мытищи.
      Недавно я узнал, что в этой же школе учился известный актер Михаил Державин. Любопытно, что Державин старше меня ровно на 12 лет, день в день.
      Школа мне, привыкшему к свободе, не понравилась. В первый день, придя из школы, между мной и мамой произошел следующий диалог:
      - И что, теперь я буду каждый день ходить в школу?
      - Да, пока ты не закончишь школу.
      - А потом?
      - Потом ты каждый день будешь ходить в институт.
      - А потом?
      - Потом ты будишь ходить на работу.
      - Ну, а потом?
      - Потом ты выйдешь на пенсию и сможешь сидеть дома.
      После этого я очень захотел на пенсию. Безоблачное детство кончилось.

      Мою первую учительницу звали Евдокия Кузьминична. Детей она ненавидела, особенно плохих учеников, вроде меня. О чем постоянно сообщала нам, называя дураками и безмозглыми обезьянами. Обычно она говорила это только устно, но один раз не удержалась и сделала соответствующие записи в моих тетрадях. После чего к директору школы пошел дедушка Марк. Евдокии Кузьминичне здорово попало, но лексика ее почти не изменилась. Кроме чтения, письма и счета она нас учила и патриотизму, не очень заботясь об истине. Например, рассказывая о французском нашествии 1812 года, Евдокия Кузьминична говорила, что Москву покинули все жители за исключением одного парикмахера, который был французом.
      Когда я учился во втором классе, Евдокия Кузьминична заболела. Ее заменял учитель математики из старших классов. Чтобы как-то нас занять он давал нам разные нестандартные задачи. Одна из них была такая. Встретились 10 человек, каждый поздоровался с каждым. Сколько было рукопожатий? Через полминуты я дал правильный ответ, но учитель сказал, что, видимо, я решал эту задачу раньше, потому что так быстро я просто не мог ее решить. С тех пор прошло более 50 лет, но я до сих пор помню этот случай. Несправедливые обиды долго не забываются.
      Как я уже писал, в младших классах я не блистал успеваемостью. Даже по арифметике мне редко ставили больше тройки, так как мои тетради были перепачканы чернилами, а буквы и цифры были очень корявыми. Авторучки в младших классах были запрещены, а шариковые и гелиевые ручки еще не изобрели, и мы писали обычными перьевыми ручками, окуная их в чернильницы. Самым нелюбимым предметом у меня было чистописание. Только в 5-6 классе мои оценки по математическим дисциплинам начали повышаться. В этих классах большее внимание уделялось содержанию, а не форме. Кроме математики я любил историю, а в старших классах физику и химию.
      Не знаю почему, но я делал и до сих пор делаю громадное количество ошибок. Возможно, это связно с тем, что в молодости я прочитал большое количество книг дореволюционного издания, орфография которых сильно отличалась от современной. А может быть дело в том, что я начал читать самостоятельно довольно поздно, а может быть все дело в полном отсутствии музыкального слуха. Не знаю, но языки мне всю жизнь даются с трудом. До сих пор я проверяю все, что написал в «worde» на ошибки.
      Химию в школах того времени преподавали с 7-го класса. Мы уже переехали в Мытищи. Химию я совсем не знал. Но в восьмом классе к нам пришла новая учительница по химии - очень симпатичная девушка. В глазах красивой девушки не хотелось выглядеть невежей. Я как раз простудился и просидел дома несколько дней. За это время я прочитал учебники по химии за 7, 8 и 9-ый классы. С тех пор у меня по химии были только пятерки.

      Моими друзьями в Москве были Вера Кириллова и Женя Бурштейн, которые жили в нашем доме и учились со мной в одном классе. Кроме того, мы периодически встречались с Мишей Сафаровым.

      Во втором классе, в возрасте восьми лет, меня отправили на зимние каникулы в пионерский лагерь в Звенигороде. Я был домашним ребенком, выросшим с бабушкой, и в пионерский лагерь попал в первый и последний раз в жизни. Дети в лагере были старше меня. По-моему, туда брали с 3-го класса, и как там оказался я, второклассник, - загадка. Видимо бабушка заболела, и мама упросила, чтобы меня взяли. Конечно, в первый же день я простудился и во все последующие дни сидел в помещении, когда остальные дети гуляли и катались на лыжах.
      Так было и в этот день. В холе был я и уборщица, подметавшая полы. Была включена трансляция. По радио передавали новости, и речь шла о какой-то очередной «мерзости» американцев. Как настоящий патриот я не сдержался и сказал:
      - Вот, гады!
      Уборщица прекратила подметать, посмотрела на меня и сказала:
      - А почему ты думаешь, что они «гады»?
      - Ну, вот же, говорят по радио.
      - А ты знаешь, что они говорят по своему радио о нас?
      И тут меня как будто осенило. Почему я верю всему, что слышу по радио? Потому что это «радио», а по радио врать не могут. Но ведь и у них есть «радио», а по нему наверно говорят вещи прямо противоположные. Отсюда следует вывод, что радио может врать так же, как и человек. Конечно, до антисоветизма было еще очень далеко. Но вывод что обо всем надо думать своей головой был сделан.

      Несмотря на то, что Сталин умер, и наступала оттепель, люди жили в постоянном страхе, что хорошо иллюстрирует следующий случай.
      Когда я учился во втором или третьем классе, закончилось строительство высотного здания на Смоленской площади. Это здание было недалеко от нашей арбатской квартиры. Скоро я обнаружил, что гранитные плиты, внизу здания, проложены свинцовыми прокладками. Конечно, для мальчишки моего возраста свинец был совершенно необходимой вещью. Я выковыривал маленькие кусочки свинца, выступающего из щели между плитами. Как-то раз, это увидела моя бабушка Бикенеш. Бабушка сказала: «Ты что хочешь, чтобы нас всех посадили как диверсантов, за попытку разрушить высотное здание, гордость нашей столицы». Это не было шуткой, и больше я не подходил к этому зданию.

      Почти всю жизнь у меня были животные, кошки и собаки. Я люблю и тех и других, но собак, конечно, больше. Кошки и умнее, и грациознее собак. Смотреть на зевающую и потягивающуюся кошку просто удовольствие. Они могут сами научиться открывать дверь, даже если для этого приходится в прыжке бить по ручке лапкой. Кошки испытывают к собакам призрение и нередко демонстрируют его. Но настоящую преданность и любовь человек получает только от собаки.
      Первая "моя" собака была не большая рыжая дворняжка, которую так и звали - Рыжик. Мне тогда было 5 или 6 лет, и взять собаку домой, в нашу маленькую малаховскую квартиру, мне не разрешили. Собака жила на улице, бегала, где хотела, а я просто кормил ее. Скоро собака ко мне привязалась и ходила вместе со мной. Так продолжалось несколько месяцев. Как-то утром, выйдя на улицу я не нашел Рыжика. Кто-то из соседей сказал мне, что проезжал живодер и застрелил Рыжика.
      Вторая моя собака была немецкой овчаркой. Ее звали Гага, в честь Гагарина, во время полета которого она родилась. Мы тогда жили в Мытищах. Это была действительно моя собака, она жила в будке, в нашем дворе, а зимой ее пускали в дом. Гага прожила у нас меньше года. Смерть ее была такой же трагической, как и Рыжика, ее застрелил охотник в мытищинском лесу у меня на глазах. Мы хотели подать жалобу, так как охотник был пьян и чуть-чуть не попал в меня, но он был егерем и сопровождал других охотников, работников прокуратуры (они тоже были пьяны), так, что любые жалобы были бесполезны.
      С тех пор я ненавижу живодеров, работников прокуратуры и любых представителей силовых структур. Для меня это самые презренные профессии. Возможно, есть исключения, но я таких не знаю.
      Чем меньше собака, тем больше хозяин ее любит. Среди всех моих собак самым любимым был двухкилограммовый тойтерьер Микки. Микки обожал меня и считал своим единственным хозяином. Даже после того, как я переехал в другую квартиру, а Микки с мамой и бабушкой остался в старой, стоило мне прийти к маме, как Микки тут же залезал ко мне на колени и не подпускал никого ко мне ближе метра. Если мама проходила рядом, Микки готов был разорвать ее. К счастью, у него были слишком слабые челюсти, и кусался он не больно. После смерти Микки прошло больше 30 лет, но до сих пор он иногда снится мне.
      Фотографии многих моих животных есть на этом сайте, в разделе фотографии (животные).

      Недавно умер мамин двоюродный брат, Борис Ильич Чауш. Он родился в Крыму. Во время ВОВ был военным моряком. После войны служил во флоте на дальнем Востоке. Воспитал 2-х прекрасных дочерей. Демобилизовался в чине капитана первого ранга (морской аналог полковника). Последние годы жил в Одессе.
      Во время войны жизнь Бориса Чауша спасла собака, рыжая дворняжка. Борис был серьезно ранен и лежал между нашими и немецкими позициями. Была зима и Борис начал замерзать. Про себя он уже прощался с жизнью. Вдруг к нему подбегает собака с саночками. Чья собака наша или немецкая он не знал, но выбора не было. Собака начала подпихивать под него санки. С трудом и при помощи собаки он влез на них. Собака припустилась, что есть духу, не обращая внимания на стрельбу, и привезла Бориса в наш медсанбат. До конца жизни Борис Ильич помнил эту собаку, подарившею ему более 65 лет жизни.
      Как я уже писал моя мама, А.И. Баккал, во время Войны была медсестрой. Ей уже 92 года, но у нее до сих пор светлая голова. Она рассказала мне, что собаки никогда не подходили к мертвым, а только к раненым, даже если раненый был без сознания и еле дышал. До сих пор она помнит собаку, которая вытащила с минного поля 21 раненого и подорвалась, вытаскивая 22-го.

      Я люблю вещи. Я прирастаю к ним душой и не мыслю свою жизнь без них. Речь идет не об одежде, к которой я совершенно равнодушен, а о тех безделушках и фигурках, которые стоят у меня на полках, или на столе. О тех картинах, которыми завешаны стены в моей квартире. Некоторые из этих вещей достались мне от родителей, но большинство я купил сам. Когда я покупаю очередную фигурку, шкатулку или картину, которая мне нравится, у меня появляется радостное настроение, как в детстве, когда просыпаешься и не знаешь, почему так радостно на душе. Это относится не ко всем вещам, а только к самым любимым. Например, такую радость я испытал, когда купил портрет женщины в стиле Модильяни, или картины художника Беляшина или пресс для бумаг, в виде собаки, лежащей на книге.
      Особую любовь я испытываю к книгам. Не к тем дешевым детективам, которыми завалены лотки на подходах к метро. Я люблю старые книги в красивых переплетах, которые приятно просто брать в руки, листать их страницы. Но не только внешний вид делает книгу любимой. Очень важно для меня и содержание. Читаю эти, мои любимые книги я так, как учили меня в детстве. Предварительно мою руки, читая, не полностью раскрываю книгу, и, конечно, кухня для этих книг строго закрыта.
      Я неуютно чувствую себя, живя в комнатах, где нет моих любимых вещей. Например, в гостинице или в гостях. И даже на отдыхе, через 1-2 недели, меня тянет домой.
      Многие люди живут в почти пустой квартире, где очень мало вещей, а стены украшает одна, две репродукции. Другие, такое часто бывает в западных фильмах, переезжая из одной квартиры в другую, оставляют почти все свои вещи. И то, и другое мне не понятно. Как можно бросить своих друзей, с которыми ты прожил большой отрезок своей жизни. Мне больно видеть, как ломают, или выбрасывают отслужившие свое, вещи. Даже, если это чужие вещи, не имеющие ко мне никакого отношения, я берегу их как свои. В детстве меня всегда коробило, когда я видел, как мальчишки играют в футбол чужим портфелем, или режут в автобусах сидение. Хорошо, что сейчас такое встречается реже.

Иудейский шекель 66/67 год н.э., первый год восстания против римлян

      Одной из форм любви к вещам, особо сильной, является коллекционирование. Человек не любящий вещи никогда не станет коллекционером. Во втором классе я собирал спичечные этикетки. А с 11 лет собираю монеты. Можно было бы сказать, что я заядлый коллекционер. Но это не так. Я хорошо знаю, что такое «заядлый коллекционер». Таким был мой отец.
      Я не знаю, почему одним людям свойственна любовь к вещам, а другие к ним совершенно безразличны. Влияет ли на эту любовь бедность, в которой человек жил в детстве? Или это ментальность некоторых народов, например, евреев? Я не знаю.

      С детства, меня как наверно, и большинство людей, имеющих родителей разных национальностей, интересовал вопрос: «Кто я – караим, как мама, или еврей, как папа?» Так как я почти все время в раннем детстве проводил с бабушкой Бикенеш, то естественно считал себя караимом. Бабушка все время говорила, что караимы и евреи это две совершенно разные национальности. Сначала я этому безоговорочно верил, но уже годам к 13-14 стал сомневаться. Уж очень сильно и бабушка, и мама пытались меня убедить в своей правоте. Дети очень наблюдательны и сразу чувствуют фальшь. И я понимал, что сами они думают иначе, но из каких-то соображений пытаются доказать всему миру, а заодно и мне, свою правоту.
      Несколько раз я ловил бабушку на явной подтасовке. Как абсолютно честный человек, она совершенно не умела врать, но и говорить правду, опровергающую ее построения, она не хотела. Поэтому вопросы типа: «Каким алфавитом пользовались караимы?» (правильный ответ - еврейским), или «На каком языке караимы молятся?» (на иврите) - приводили бабушку в полное смущение.
      Со временем я понял, что спорить бессмысленно, так как и мама, и бабушка прекрасно понимают, что я прав, но согласиться со мной не хотят, дабы защитить меня в этом антисемитском мире и упростить мою дальнейшую жизнь. Видимо они считали, что если я сам буду в это верить, то мне легче будет убеждать других.
      Точно так видимо рассуждали и другие караимы старшего поколения, убеждая своих детей и внуков, что караимы и евреи это два разных народа. И сейчас многие молодые, да уже и не очень молодые, караимы совершенно искренне убеждены, что это так.
      Поняв для себя, что евреи и караимы - это ветви одного народа, слегка отличающиеся религией, (караимы не признают комментарий к библии - Талмуд), я избавил себя от необходимости делать выбор между национальностью папы и мамы. Это произошло, когда мне было лет 17-18.