Баккал Александра Исааковна родилась 25 октября (по новому стилю 7 ноября) 1920 года в деревне Тагонаш (под Джанкоем).

       Родители:

      отец - Баккал Исаак Лазаревич (Эльезаревич),

      мать - Баккал (Сапак) Бикенеш Исааковна

      Жила в Бахчисарае (1923-1927), селе Терпение (1927-1929), село Акимовка (1929-1932), Сталиногорск (Новомосковск, 1932-1937), Серпухов (1937-1938).

      В 1938 году закончила школу с золотой медалью и поступила на мехмат МГУ. Жила в общежитии МГУ (Стромынка 32) в одной комнате с Женей Рудневой, которая была ее лучшей подругой.

      В 1941 году с 3-го курса попыталась вместе со своими подругами, студентками мехмата (Женей Рудневой, Дусей Пасько, Катей Рябовой) призваться в армию летчицей. Подруг взяли, а ей отказали из-за плохого зрения. Все три ее подруги стали героями Советского Союза, Женя Руднева - посмертно.

      Поступила в прифронтовой э/г госпиталь №1125, в котором прослужила до конца 1944 года. Перед отправкой на фронт мой дедушка, мамин отец (он был провизором) дал ей коробочку с несколькими кристалами цианистого калия. Так, на всякий случай, если будет грозить плен. Эта коробочка хранилась у нас в семье аж до 1984 года, когда стала подрастать моя дочка, мамина внучка, и я, от греха подальше, ее выбросил. После госпиталя вернулась на мехмат. Закончила учебу в 1945 году.

      Работала по распределению в НИИ самолетного оборудования (1945 по 1948), потом работа преподавателем математики и механики в Московском автодорожном техникуме (1948-1964), Московском радиоаппаратостроительном техникуме (1964-1978), в академии им Куйбышева (1978-1982).

      Была замужем 4 раза. Мужья:

      - Иориш Юлий Иосифович (профессор МГУ, физик),

      - Блехман Самуил Маркович (инженер, крупнейший филателист в СССР)

      - Шанин Алексей Иванович (радиоинженер, автор учебников),

      - Шмидт Юрий Александрович (доцент, позднее профессор преподаватель деталей машин в пищевом институте).

      От Блехмана С.М. родился сын Баккал Виктор Самуилович.

      После выхода на пенсию член правления московского общества караимов.

      Умерла 18 июня 2019 года в возрасте 98 лет.
 

Эвакогоспиталь №11-25

       Госпиталь вскоре переправили в южном направлении, и мы оказались в районе боевых действий. Мне выдали военное обмундирование, и я сразу приступила к работе.
       В эвакогоспиталь попадают тяжело раненные бойцы, привезенные прямо с поля боя, где им успевал только перевязать раны и остановить кровь. Санитарке в эти условиях надо было поддерживать чистоту в помещении, особенно в операционной, а самих раненых, лежавших неподвижно, обиходить, помыть - описывать подробно не хочется, я думаю, не трудно это представить. Месяца через два меня перевели в гипсовальщицы: готовила гипс и после операции накладывала его на сшитые ноги и руки с раздробленными костями и разорванными сухожилиями. Еще через пару месяцев я стала уже выполнять работу медсестры. Характер работы изменился, но ни легче, ни чище она не стала. Прибывающих раненых надо было раздеть, снять, стараясь не причинять острой боли, грязную шинель, окровавленную одежду, помыть, потом снять пропитанные кровью бинты и очисть рану, а после осмотра врача либо нести в операционную, либо на койку. Не хватало самого необходимого: бинтов, марли, ваты, гипса, а иногда и морфия во время тяжелых операций.
       Работала я в гангренозном отделении, поэтому операции были срочными и тяжелыми. Я тогда не понимала, какой прекрасный у нас был хирург Королев, имя не помню. При ампутации конечностей он боролся за каждую фалангу пальца, за каждый сантиметр, и в то же время тщательно вычищал все, что было, или могло быть поражено гангреной. До сих пор иногда снятся тазы с отпиленными черными руками. Так тяжело вспоминать все это, не хочет память вытаскивать из темноты искалеченные тела, искаженные страданием лица, только отдельные малозначительные эпизоды выплывают на поверхность.
       В юности я не выносила вида крови, даже если палец порезала, да и по другим поводам чуть что теряла сознание. Мама пугалась, укладывала меня так, чтобы ноги были повыше, давала нюхать нашатырный спирт, я приходила в себя и долго еще лежала, чувствовала слабость, казалось, встану и сразу упаду. Первая операция, в которой мне пришлось участвовать, была полостная - проникающее ранение брюшины. Хирург делал разрез вдоль живота, а я хлоп, упала в обморок. Он нагнулся ко мне и возмущенно заорал: «Встать!». Я встала, и больше, насколько помню, никогда не падала в обморок.
       Во время тяжелых боев раненых приносили, кто мог, сам приходил непрерывным потоком, мы спали урывками, хирург оперировал по 10 - 12 часов подряд. Иногда, бывало, прилягу, думаю - все, больше не встану, но через час-другой приходилось вставать. И все же жизнь продолжалась. В госпитале я была Аллой - в первый раз, когда пришла в отделение, хирург спросил, как звать? Я сказала Александра, а он - длинно, будешь Алла, так все и звали. Медсестры, санитарки вначале посмеивались надо мной: не курю, не пью, не ругаюсь; кто-нибудь расскажет сальный анекдот, все смеются, а мне тошно и стыдно, моя напарница объясняет: Алла это не понимает. Потом, когда поработали вместе, все образовалось: они приняли меня такую, какой я была, а я их не осуждала - война, кровь, постоянная опасность, сильно воздействуют на психику человека, и эти молодые, в основном, женщины хотели еще изведать и радость и любовь. Так что, если кто-то из них просил иногда смущенно подменить на ночном дежурстве, я соглашалась.
       Находясь так близко, рядом со смертью, человек не думает о ней, не бережется все время, больше полагается на свою судьбу. Однажды, думаю весной 43-го, я направилась в медпункт части за перевязочными материалами, не очень далеко от госпиталя - километра три. Там отличный народ, все мне загрузили в сумку, уговаривали посидеть у них, отдохнуть. Обычно сидела, а тут почему-то заторопилась, Не успела дойти до госпиталя - налет немецких Мессершмитов (мы их уже знали по именам), взрывы бомб. У нас все в порядке, а в медпункт — прямое попадание, никого не осталось в живых. Что это, предчувствие? Ну, как тут не поверить в судьбу.
       В конце 1944 года госпиталь отправили в тыл, на отдых и переформирование. Я рассталась с сослуживцами, как со своей семьей - три года рядом день и ночь на такой работе роднят людей не меньше, чем семейные узы. Только после возвращения в Москву я поняла, как безумно устала, почувствовала себя тяжело больной, почти инвалидом, не могла себя обслужить. Мы жили вместе с Верой Соцкой, с которой оказались теперь на одном курсе, в квартире наших знакомых у Зубовской площади, в 3-м Неопалимовском переулке. Вера во всем помогала мне, я не могла, иногда за хлебом сходить, тем более карточки отоварить, вместе ходили в университет, вместе возвращались и занимались. Мы дружили долгие годы и после того, как она вышла замуж: за Вадима Вологодского, и до сих пор я храню добрую память о ней.
       Но работа в госпитале вскоре напомнила о себе неожиданной встречей. Через некоторое время после реабилитации и возвращения к студенческой жизни я выкроила неделю и поехала на Южный Урал - в город Сорочинск, где до тех пор жили мои родители. Через несколько дней к нам в дверь постучал какой-то мужчина и стал расспрашивать маму, не живет ли здесь девушка Алла. Мама сказала, что здесь живет девушка Шура, но пришедший не успокоился, продолжал расспросы: а не служила она в Госпитале №11-25? Когда мама подтвердила, он обрадовано быстро заговорил, как будто боялся, что его прервут: «Я ее сразу, как увидел здесь, по косам узнал. Да как же в госпитале раненые ее любили, ко всем она ласковая была, перевязки делала так, чтобы не больно было, к ней в очередь раненые становились на перевязку...» Наговорил много приятных слов, да и кое-что совсем неприятное, страшное, о чем я маме и не писала. Мама была счастлива и таким добрым словам о дочери, и самой этой удивительной случайности - раненый где-то под Орлом человек встретил медсестру-москвичку в маленьком городке на Урале. Он пришел еще раз, через несколько дней, с потрясающим подарком - принес бочонок меда, рассказал, что он пчеловод, заведует колхозной пасекой. Меня он уже не застал, через пару дней, после первой встречи, я уехала в Москву. Маме он еще много рассказывай, о госпитале, о врачах и сестрах, о тяжелой нашей жизни, они пили чай с медом, а он все говорил, говорил... Мне казалось тогда, что люди так настрадались, что никогда больше войн не будет, не должны люди так страдать, так мучиться. Такая вот наивность, как будто это простые люди войны начинают...
      Из воспоминаний А.И.Баккал